Я и мой любимый папочка: jj_sex2000 — LiveJournal
Я тихо открыла дверь. Папа, наверное, уже лег спать. Он никогда не ждал свою дочь с улицы, не кричал на нее, как еще несколько лет назад делала это моя мама. Теперь ее нет. Нет, она не бросила нас, не убежала с другим мужчиной. Она просто ушла в мир иной. И вот этого я ей никогда не прощу. Я скучаю по ней. Очень. И только благодаря папе я нашла в себе силы жить без нее.
Мой папа — очень красивый человек. Эх, если б только он не был мне отцом, я бы давно попыталась его соблазнить. Правда, как это делается, я не знала. Ведь в свои 22 года все еще была девственницей. Почему? Не знаю. У меня были мальчики. Но дальше невинных поцелуев и минетов дело не заходило.
Кстати, сосальщицей я была классной. Мальчик, которому я в свои восемнадцать лет отсосала первому, привел через несколько дней своих друзей. Они просто окружили меня и сняли с себя штаны. Оооо, я никогда в жизни не видела столько прекрасных, длинных пенисов. И это все было мое!!! Я отсасывала им всю ночь напролет. Но в мою целочку никто не лез. Это было табу. Наутро все разошлись довольными и счастливыми. Именно с этой ночи я занималась этим каждый день. В моих губках побывали пенисы не только моих друзей, но и всех мужчин — учителей нашей школы, и даже некоторых жителей города. Жирные и худые, длинные и маленькие, они все мне нравились безумно.
Был в моей жизни и один бомж. Правда, не по моей воле. В тот день я случайно выбросила папин паспорт. Хотя, конечно, не совсем случайно. Мне просто надоело считать дочерью этого прекрасного мужчины, которому я хотела не только отсосать, но и отдать всю себя целиком. Уже отнеся мусор, я села и подумала, что папа разозлится сильно. Тогда о каком удовольствии могло пойти речь?
Спохватившись, я побежала обратно и увидела папин паспорт в руках грязного, потного, вонючего бомжа. Он хотел прикарманить, но я закричала, чтобы он отдал его мне. Вот тогда-то он и потребовал, чтобы я ему отсосала. И быстро снял с себя штаны. Казалось, что в этом городе все знали о моей репутации «активно сосущей девочки». Кроме моего папочки разумеется. Вот этот бомжара тоже решил не оставаться в стороне. Я не хотела отсасывать ему. В первый раз в своей жизни готова была отказаться от моего любимого дела.
Но бомж, увидев мое нежелание, быстро схватил меня за руку своими потными ладошками, сунул мне паспорт прямо среди моих большущих грудей и, положив руку на затылок, быстро толкнул меня головой к своему гордо поднятому жердю. Всунув его мне глубоко в рот, он начал медленно, а затем все быстрее раскачиваться. Я сначала пыталась его оттолкнуть, но после внушительного шлепка по попе и угрозы, что если не прекращу вопить, то он залезет в мою целочку, замолчала и начала молча сосать. Нужно сказать, что мы с бомжом вскоре настолько увлеклись процессом, что забыли спрятаться и делали это прямо на виду. Когда он кончил, а сделал он это мне прямо в рот, до меня, наконец, начались доноситься пересуды о том, что совсем стыд потеряли, ужас, что вытворяют.
Повернувшись, я увидела большую толпу людей, которые должны были бы уйти, если б им было так противно смотреть. Невдалеке стояли трое полицейских. По их похотливым глазкам и чуть приподнятым в нужном месте джинсам я поняла, что меня ждет очень нелегкая и в то же время насыщенная удовольствиями ночь в КПЗ. Отсасывать им для меня было гораздо приятнее, чем какому-то бомжу.
Это было как раз сегодня утром. Но домой я вернулась только под вечер. Сначала зашла к своей подружке помыться. Мы с ней как обычно немного поигрались. Когда сладенькая ее дырочка была как нужно облизана и опустошена, вернулись ее любимый друг и брат. Мы сосали, меняясь, им, наверное, часа три. Немного помывшись, почистив зубы и еще раз отсосав брату подруги, я отправилась домой.
Как ни странно, отец еще не спал. В руках он держал газету. Заголовок гласил: «Знаменитая городская сосальщица с бомжом на улице. Жители возмущены и заведены». Папа кричал на меня так, как не орал никогда. Потом отошел к окну, немного помолчал, повернулся и начал расстегивать ширинку. Но в моей душе, наверное, остались еще какие-то понятия морали. Я быстро отвернулась и бегом отправилась в свою комнату. Сколько бы отец не стучал, я не открывала. Но моя целочка впервые за все время была наполнена влагой. Я хотела этого мужчину, о боже, как же я его хотела. Но не могла себе этого позволить.
Проснувшись утром, я подумала, что мой папочка как обычно ушел на работу. Поэтому спокойно вышла из комнаты. Тут же была схвачена такими родными руками и прижата к стенке. В самых любимых на свете глазах светился огромный огонь желания. Мой женский бутон опять наполнился влагой. Папины руки гладили меня везде, и я завелась как сумасшедшая. До меня еле доносились слова о том, что я приемная его дочь, что нам все можно, что он безумно меня хотел еще в то время, как только я начала расцветать. Потом папина рука залезла ко мне в трусики.
Папа, наконец, поняв, что я сочусь, как сучка, быстро взял меня на руки и понес на постель. Раздел и разделся сам. О, как он был красив, и какой длинный у него был жердь. Я уже потянулась его отсасывать. Но папа видимо понял, куда я клоню, и перехватил инициативу. Лег на меня, завел свои ноги и начал усиленно тереться своим пенисом о мою целочку. Это было волшебно, непередаваемо. Когда я уже кричала как безумная: «Возьми меня. О скорее!», он одним рывком ворвался туда, где еще не был ни один мужчина и начал ритмично долбить.
В тот момент я не знала, почувствовал ли он, что я еще девственница. Да мне было все равно. Я кричала, рыдала, взвывала, царапала ему спину. Настолько мне было хорошо. Потом почувствовала, как мир вокруг меня разлетелся на миллион маленьких разноцветных кусочков. (Порно рассказы) Отец вздрагивал в моих объятиях, освобождаясь от своего семени. При этом он вовсе даже не думал выйти из меня. Да и защиты на нем не было. Удивительно ли, что я через месяц узнала, что беременна? Выйдя из больницы и вернувшись домой, я хотела сразу рассказать обо всем папе, но он еще у двери схватил меня за руку, быстро раздел и, прислонив к шкафу, который стоял в коридоре, отымел по полной программе. Как всегда, мне с ним было очень хорошо.
Успокоившись, он внимательно выслушал меня. Он не был очень обрадован, но и на аборт меня не послал. Папа, а вернее Славик, ибо он запретил с этого момента называть его отцом, предложил мне расписаться и переехать в другой город. Что мы и сделали. Через полтора года после первого ребенка, которого мы назвали Мишенькой, на свет появилась наша красавица дочка Анютка. Она была очень красивенькой. Славик однажды пошутил, что лет через семнадцать — восемнадцать она тоже будет хорошей сосальщицей, как ее мама. Добавил, что возможно именно он введет ее в мир нескончаемых удовольствий. А что я? Я ничего. Кто же обучит нашу дочку лучше сосать и доставлять удовольствие мужчинам, кроме как ее родной любимый папочка?
Подробнее: http://sexytales.org/story/2014-02-08/ya-i-moy-lyubimyy-papochka.html
«Папа, я тебя люблю. А ты?». Рассказы рязанок об отцах, которых не было
Так повелось, что 23 февраля — это не только День защитника Отечества, но и самое время поздравлять своих пап с мужским праздником. Три рязанки поделились самыми личными воспоминаниями о своих отцах. А вы уже поздравили папу?
«Папа, я отдала бы все на свете, чтобы хоть раз обнять тебя. Спасибо, что присматриваешь за мной сверху. Люблю и скучаю », — Света, 25 лет.
Мне было шесть, когда папа умер. Воспоминаний о нем у меня сохранилось совсем немного, но среди них нет ни одного плохого. Хотя мама и рассказывает мне время от времени, что он был совсем не ангел, я помню о нем только хорошее.
Помню, мне было года четыре — ребята во дворе в бадминтон играли. Я подошла слишком близко и мне в глаз зарядили ракеткой. Крику было! Я реву, меня в больницу повезли… Из больницы я вернулась с заклеенным глазом, вся зареванная, папа нес меня на руках. Он тогда купил мне кока-колу и чупа-чупс, чтобы хоть как-то меня подбодрить.
С воспоминаниями о том, какой он был, меня выручает единственная видеокассета с какого-то праздника, которая сохранилась. Я ее оцифровала и иногда пересматриваю. Папа был такой высоченный и худой. Хулиганистый. Бабушка вспоминает, что у него с детства было много болячек. Всю жизнь промучился и умер молодым.
У него был пробивной характер. Бабушка говорит, что если он чего хотел — то всегда добивался: не получалось войти в дверь — лез в окно. Так про него говорили. Я бы тоже хотела быть такой. Но во мне есть и мамины гены… Зато у меня его глаза! Глазки-вишенки. Я очень люблю свои глаза.
Папа работал водителем такси, а потом со знакомыми открыл свой собственный бизнес — какую-то компьютерную фирму. Дела шли хорошо, и папа часто меня баловал. Помню, как-то принес мне конфету «Мишки в лесу» — огромную! Она была, наверное, с половину меня размером. Папа часто меня баловал. Мама рассказывала, что он мечтал о дочке, и когда я родилась, сиял от счастья. Очень радовался и души во мне не чаял.
Помню, 15 августа отпраздновали его день рождения. Он очень хотел собрать всех, чтобы отметить. Чувствовал, наверное. А 17 августа он умер.
Мне было шесть лет, и я знала, что папа болеет, но не осознавала, что это значит. Его положили в больницу. Мама была с ним. А я осталась дома, с бабушкой. Была ночь и я вдруг проснулась от голосов на кухне. Встала, пошла в туалет. На кухне на табуретке сидела бабушка и плакала. Возле нее были мама и дядя с тетей. Но я не понимала, что происходит. И вернулась в постель. А утром мама сказала: дочка, нашего папы больше нет.
Мне не хватало мужского воспитания. Но острую потребность в папе я ощутила, когда отчим начал бить маму. Я до сих пор не понимаю, как мама смогла полюбить такого человека после папы. А потом вообще замуж за него вышла. Если посмотреть свадебные фото, я там на них вся зареванная. Я очень не хотела, чтобы чужой человек входил в нашу семью. И до сих пор я считаю его чужим.
Скандалы между отчимом и мамой были практически каждый вечер. Сперва, пока я была совсем маленькая, я пряталась в комнате. Мне было очень страшно. Я тогда думала — если бы папа был жив, такого бы не произошло. И мысленно я начинала с ним разговаривать, просила, чтобы он за меня заступился. И я до сих пор считаю, что если у человека есть ангел-хранитель, то у меня — это мой папа. Я до сих пор мысленно с ним говорю: словно спрашиваю совета, как бы он сделал на моем месте, если бы попал в подобную ситуацию. Конечно, мне никто не отвечает, но становится легче, и это меня успокаивает.
Однажды во время посиделок с друзьями отчим снова ударил маму. Она ушла в другую комнату, а я не стерпела и решила за нее заступиться. Сказала ему, что он мразь и сволочь. Отчим схватил меня сперва за шкирку, а потом начал душить. В гостях у нас был друг семьи, он меня спас, оттащил его от меня. Но мама до сих пор не верит, что он душил меня.
Мама пыталась приучить меня называть отчима папой. Но со мной это не прокатило. Какой он, нахрен, мне папа?
Папы мне очень не хватало, когда я замуж выходила. И до сих пор, когда смотрю какие-то ролики или фильмы, где есть танец папы с невестой… В общем, у меня слезы градом.
Папа продолжал заботиться обо мне даже после того, как его не стало. Оказывается, перед смертью он открыл на мое имя счет, куда положил деньги в валюте. Этого как раз хватило, чтобы оплатить учебу, когда я поступила в университет.
Я уверена, что если бы папа был жив, моя жизнь сложилась бы по-другому.
«Папа, я тебя люблю! А ты?», — Ольга, 32 года.
Мой папа пьет всю мою жизнь. Он умный, добрый человек с прекрасным чувством юмора. Но пьет и… совсем не любит меня. Я чувствовала это всегда. Не было между нами теплоты, которая обычно бываем между отцом и ребенком. Отношения у нас с ним не плохие — их просто нет.
Сколько себя помню, единственным чувством, которое я у него вызывала, было раздражение. А в общении всегда чувствовалась неловкость. Знаешь, как бывает с незнакомыми людьми, когда, чтобы не повисла пауза, нужно все время что-то говорить. Вот именно это чувство я испытывала, общаясь с собственным отцом. Он всегда кричал на меня, ни разу в жизни не ударил, но всегда кричал, и это очень сложно — все время жить в ожидании, что человек вот-вот сорвет на тебе свою злость. Связано ли это было с его зависимостью от алкоголя или просто я раздражала его сама по себе, я не знаю.
Самое интересное, что из всех его детей, а у него их трое, я похожа на него больше всех: и по характеру, и внешне. И мне всегда хотелось спросить: «Почему ты меня не любишь, папа? Ведь я такая же, как ты». Может поэтому и не любит…
Никогда я не чувствовала себя под защитой. Хоть он и говорил мне в детстве: «Если случится что-то плохое, приходи, я тебе всегда помогу». Но я знала, что не поможет. Да я и не приду.
Самое сильно чувство, которое я помню из детства — это страх за нас с братьями и за маму. Когда папа сильно напивался, то начинал все крушить. Мы уходили из дома, ночевали у друзей или просто пережидали где-то несколько часов. Потом он трезвел, и мы возвращались домой.
А еще я боялась за него самого — всегда боялась, что он уйдет ночью за очередной бутылкой, и с ним что-то случится по дороге. С одной стороны, я, может, и хотела, чтобы он исчез навсегда, и все мы зажили спокойно, особенно мама, но с другой всегда боялась, что он пропадет.
Однажды так и произошло — он пропал. На несколько дней. Потом выяснилось, что все это время он жил у знакомого на даче и пил там. А мы места себе не находили. Это были очень тяжелые несколько дней.
Бедная мама! Никогда не понимала, за что ей достался такой муж. Ну как достался, понятно, что она выбрала его сама. Но, по ее словам, когда они встретились, он не пил — совсем, а лет в 25 его понесло. Сначала пил по чуть-чуть, редко, потом каждый день. Он и сейчас так пьет — каждый день. Вечером напьется, утром протрезвеет, идет на работу, вечером опять пьет. Я не помню, когда видела его трезвым в последний раз. И так было все мое детство.
Как-то, помню, шли с мамой, и на улице лежал мужчина, я начала реветь — представила, что однажды собственного отца увижу валяющимся на земле. Думаю, только благодаря маме этого до сих пор не произошло. Я сотню раз спрашивала, зачем она тащит его на себе всю жизнь. Но внятного ответа так и не получила ни разу. Может, просто любит до сих пор, а, может, из-за нас с братьями, чтобы у нас был отец. Хотя был он всегда только формально. Он и сам живет формально. Не испытывает радости жизни, в его голове всегда лишь одно — желание выпить.
Однажды я увидела у него на спине и руках огромные синяки, он сказал, что упал на работе. Но было ощущение, что его избили. Я очень долго плакала — так было его жалко.
А вот ему, видимо, меня не было жалко никогда. Все отцы всегда сюсюкаются с дочками, называют их принцессами, восхищаются ими. У меня такого не было. Иногда надену красивое платье, подхожу к нему, стесняясь, спрашиваю: «Пап, ну как?». А в ответ слышу: «Нормально». Именно поэтому я не люблю комплименты от мужчин — не умею их принимать, или попросту боюсь, что из их уст раздастся не похвала, а сухое «нормально».
Сейчас у моего отца четыре внучки, и он их очень любит, все время сюсюкается с ними и нахваливает, я рада этому, конечно, но совсем не понимаю, почему со мной такого не было.
Такие вот мои «отношения» с папой очень повлияли на мое отношение к мужчинам — жалость и желание их понять есть, доверия и чувства защищенности нет. Всегда казалось, что человек меня подведет, подставит, и из-за этого все время возникали сложности. Но по-другому жить я просто не умею, никто меня этому не научил.
Своих детей я воспитываю так, чтобы у них была очень тесная связь с отцом. Всегда внушаю и детям, и мужу, что они любят друг друга. Именно внушаю, перестраховываюсь — если теплота не возникнет между ними сама собой, я хочу создать ее искусственно. Мне кажется, для человека важно не чтобы его любили, а чтобы он чувствовал любовь. Это не одно и то же.
«Папа, я тебя ненавижу. И не прощаю», — Марина, 30 лет.
Я своего отца никогда не знала. И о нем мне тоже известно довольно мало. В наследство от него мне досталась мама с поломанной жизнью и довольно критичное отношение к мужчинам.
Моя мама родила меня в 35 лет. Она никогда не была замужем. Мне кажется, мой отец был ее единственной любовью, но она никогда мне ничего о нем не рассказывала. Однажды я нашла в шкафу письма от какого-то парня, которые мама почему-то хранила. Я была еще довольно маленькой, но читать уже умела. Прочитав их, я спросила, почему мама не продолжила общаться с этим мужчиной? Она сказала, что его звали так же, как моего отца, и этого имени она до сих пор боится, как огня. Считает, что оно приносит несчастье.
Однажды я пришла в гости к своей подруге, а ее старшая сестра готовилась выйти замуж. Я увидела красивое платье, висящее на двери. Оно было довольно необычным для свадебного. Я спросила, что это за платье. И подруга мне сказала, что это свадебное платье их мамы — у каждой мамы дома есть такое платье, потому что его всегда хранят. Я пришла домой и спросила: мама, а где твое свадебное платье? Она так меня ругала, что с тех пор вопросы про отсутствующие платья, кольца на безымянном пальце и молодости мамы были под запретом.
Я не знала, как выглядит мой отец, наверное, лет до 13. Мы жили в деревне, и там же, собственно, жили родители отца и все его родственники. Он был единственным, кто уехал оттуда в город. Я играла во дворе с друзьями, и с нами была моя двоюродная сестра — дочь родного брата моего отца. Мимо нас проходил какой-то высокий темноволосый незнакомец, и она сказала: смотри, это твой папа идет! У меня этот момент до сих пор перед глазами, как кадр из фильма в слоумо: он идет, я вижу мельком его лицо сбоку и затылок. Все ребята смотрят на меня и шепчутся, типа, серьезно, это ее папа? Я пытаюсь не зареветь, чтобы не опозориться, а мужчина проходит мимо. За всю жизнь это был самый близкий контакт с ним.
Когда я была помладше, то всем рассказывала, что мой папа — алкоголик, и мама выгнала его из дома, потому что он — козел. Мама вообще любила повторять, что все мужики козлы, алкоголики и сволочи. Без исключений. Вероятно, это играла в ней обида на отца, который бросил ее, едва узнав, что она беременна от него. А может быть, пыталась уберечь меня от случайных каких-то связей в юном возрасте. Но я верила ее мнению безоговорочно и несла это в массы — делилась знанием в школе. Учителя были в шоке…
Я выполняла с детства обязанности мужчины в доме: копала огород, косила траву, выращивала скот, забивала гвозди, ремонтировала крышу в сарае — все, что мне было по силам. Тогда мне казалось, что это круто. Сейчас я понимаю, что это все фигня, и девочка должна быть девочкой, иначе она так и будет всю жизнь тянуть все на себе.
Когда мы с мамой ругались, она говорила: ты слишком умная, как твой отец. Это не считалось в нашем доме комплиментом. Хотя я была довольна, что мой ум ее злит. Тогда я и поняла, что никаким он алкоголиком не был. Он был красивым умным парнем, который не хотел обременять себя семьей. Он, кстати, потом женился, и у него родилась дочь. Я никогда не искала эту информацию, но она откуда-то появлялась. Наверное, потому что в деревне слухи расходятся быстро. Помню, я тогда фантазировала, что найду его жену и расскажу ей, как он бросил беременную женщину и никогда не признавал своего ребенка. А еще я представляла, как он на смертном одре вдруг одумается, и позовет меня «подержать его за ручку», попросить прощения. Не одумался.
Мама позвонила мне пару месяцев назад и сказала: дочь, папка-то твой умер. Я не знала, что сказать. Во мне были злость и возмущение. И я ответила: «И, что я должна сделать? Поскорбеть по абсолютно чужому мужику?». У него был рак мозга. Мама часто говорит мне, что я в отца не только умом, но и характером. Она переживает, что я тоже умру от большого ума. Или от рака мозга.
Мне всю жизнь не хватало отца. И я завидовала детям, у которых был папа. Знаешь, были такие дразнилки в детстве, типа, «мой папа круче твоего, потому что он работает в милиции»! Так вот. Меня дразнили так: «Мой папа круче, потому что он у меня есть, а у тебя — нет!». А еще, когда мы делали открытки в школе на 23 февраля, все дарили их папам, а я дарила кому-нибудь из учителей.
Наверное, если бы я что-то и хотела сказать своему отцу в этот замечательный праздник защитников Отечества, то только то, что я его ненавижу и все еще не простила. Потому что бросить своего ребенка и делать вид, что его не существует — самое большое предательство перед родиной, которое мужчина может совершить.
Над материалом работала Дарья Копосова
Аудио рассказы Как папа был маленьким слушать онлайн
Аудио рассказы Как папа был маленьким произведение Александра Раскина. Рассказы можно слушать онлайн или скачать. Аудиокнига «Как папа был маленьким» представлена в mp3 формате.
- Как папа бросил мяч 4:50
- Как папа укрощал собачку 5:12
- Как папа сочинял стихи 4:30
- Как папа укусил профессора 4:28
- Как папа выбирал профессию 5:11
- Как папа учился музыке 4:56
- Как папа бросил хлеб 4:10
- Как папа обижался 4:15
- Как папа учился писать 2:55
- Как папа бросил дядю Витю 3:05
- Как папа дружил с девочкой 2:52
- Как папа пошел в школу 2:27
- Как папа рисовал 3:52
- Как папа отомстил немецкому языку 4:47
- Как папа писал два сочинения 4:31
- Как папа разговаривал с Маяковским 4:26
- Как папа выступал на вечере 6:38
- Как папу дразнили 4:49
- Как папа прыгал с балкона 6:41
- Как папа говорил правду 5:51
- Как папу девочки обижали 3:44
- Как папа обманывал учительницу 4:13
- Как папа ходил в кино 4:42
- Как папа опаздывал 5:17
- Как папа останавливал трамвай 5:06
- Как папа делал табуретку 5:43
- Как папа играл в пинг-понг 8:12
Аудио рассказы Как папа был маленьким, содержание:
Веселые аудио рассказы Как папа был маленьким – небольшие истории о детстве ныне взрослого человека. Первая литературная зарисовка рассказывает о мяче, который был брошен мальчиком под колеса автомобиля, и, конечно, безнадежно испорчен.
Потом, под впечатлением от цирка, ребенок решает стать дрессировщиком и пытается укротить незнакомую маленькую собачку. Конечно, все заканчивается укусом! А потом мальчик и сам укусил… профессора, который собирался его оперировать. К счастью это был единственный раз, когда главный герой этих рассказов кого-то кусал.
Мальчик настолько любил читать, что родителям приходилось отбирать у него книги. Юный книголюб так часто читал в самых неприспособленных для чтения местах, что даже испортил себе зрение!
О чем только не рассказывается в этих аудио рассказах онлайн! Чего только не делал папа, когда был ребенком! Он обижался, дружил с девочками, ссорился с девочками, разговаривал с самим поэтом Маяковским, ухитрялся писать сразу два сочинения, выступал в художественной самодеятельности.
Еще он прыгал с балкона, обманывал учительницу, ходил в кино, знал, как сделать табуретку, играл в пинг-понг и делал много других веселых и интересных вещей! Одним словом, есть о чем послушать в этой замечательной подборке рассказов!
Рассказ: «Папа»
Случилось это зимним декабрьским вечером. Хотя, наверное, чтобы понять всю суть, стоит начать гораздо раньше. За 4 года до того самого дня.
***
В роддом привезли молодую девушку.
-Ей вот-вот рожать. Подготовьте все, а я через 5 минут приду.
Усатый врач внушительных габаритов поспешил в неизвестном направлении, а медсестры забегали, время от времени перекидываясь словами.
***
-Ну вооот! Теперь вы стали мамой! Какой крепкий малыш!
Уставшая от долгих родов новоиспеченная мамочка посмотрела на малыша, натянуто улыбнулась и почти мгновенно провалилась в сон.
Раздался громкий сигнал медицинской аппаратуры.
-Позовите доктора!
Через несколько минут тот самый усатый мужчина уже был в полной боевой готовности.
-У нее началось сильное кровотечение. Будем оперировать!
-Доктор, мы ее теряем…
Будто бы раскат грома, по операционной прокатился режущий уши непрерывный сигнал.
-Время смети — 17:23
-Пациентка умерла от потери крови, — заключил доктор.
Так мальчик остался на попечении отца.
***
С тех пор, как умерла жена, мужчина начал много пить, стараясь заглушить душевную боль. Но с каждым разом доза увеличивалась. Время шло, мальчик рос, а отец все реже был трезвый, хотя и не забывал о сыне.
***
Так прошло 4 года.
Декабрьским вечером около подъезда одной из пятиэтажек разыгралась сцена, которая и стала точкой невозврата в жизни мужчины и мальчика.
-Папа, мне холодно. Давай пойдем домой.
-Пойдем, когда я скажу.
-Папочка, пожалуйста, я не чувствую рук.
-Я тебе что сказал? Не ной! Сейчас придет соседка. У нее есть запасные ключи от нашей квартиры. Свои я где-то потерял.
Рука мужчины потянулась ко внутреннему карману куртки, в котором было припасено что-то объемное. Привычным движением руки мужчина достал бутылку водки и начал замерзшими пальцами откручивать пробку.
-Так, сын, отвернись! Отец тоже согреться хочет.
-Папа, ты же говорил, что уже не будешь столько пить. Те люди в форме сказали, что заберут меня у тебя, если ты не перестанешь.
Но было уже поздно. Большими глотками мужчина осушил почти половину бутылки.
-Папа, мне очень холодно…
По лицу мальчугана текли слезы.
-Так малой. Не ссы! Сча все будет!, — мужчина поднес бутылку ко рту и сделал еще несколько больших глотков.
-Папочка, я же тебя люблю.
Но отец этого уже, по всей видимости, не слышал. Он повалился на скамейку, разлив остатки водки.
Мальчик сквозь слезы пытался еще что-то сказать, но потом, прислонившись к отцу, укутал поветренное лицо шарфиком, закрыл красные от мороза и слез глаза и погрузился в дрему.
Соседка, у которой был запасной комплект ключей, задержалась в этот день на работе.
Подойдя к дому, она увидела лежавшего на лавке тучного пьяного мужчину и окоченевшего мальчика, всхлипывающего тихим хриплым голоском.
***
В тот же вечер в детскую больницу доставили мальчика 4 лет с обморожением и подозрением на воспаление легких.
-А вы кем приходитесь?, — спросил доктор сопровождавшую малыша женщину.
-Соседка я. Скажите, с ним все будет в порядке?
-Врать не буду. Обморожение сильное. Особенно пострадали пальцы левой руки. И боюсь, что их придется ампутировать.
-Но как же так?
-Извините, женщина. Я не Господь Бог. И не я заставил мальчугана просидеть на улице при 20-градусном морозе. Все, что мы можем — мы сделаем. Остальное зависит не от нас.
***
Суд по лишению родительских прав был назначен уже через несколько недель после того страшного дня, когда мальчуган потерял 3 пальца на левой руке. На слушание отец не явился.
Опеку над мальчиком передали детскому дому.
***
Спустя 20 лет
Пожилой мужчина, прихрамывая, подошел к двери с надписью «Генеральный директор». Постучав, он не без труда открыл массивную дубовую дверь.
В кожаном кресле сидел парень. На левой руке у него была надета перчатка. Услышав стук в дверь, он оторвался от работы и направил взгляд на пожилого мужчину, стоявшего на пороге.
-Вы что-то хотели узнать?
-Сынок, я твой папа.
В глазах парня читалось удивление и холод того самого декабрьского дня, когда он видел своего отца в последний раз.
Автор: Андрей Романов
Поделитесь постом с друзьями!
«Папа в подарок» Рассказ | В Тренде
— Здравствуйте, Наталья Викторовна! — вежливо улыбнулась воспитательница, Нина Александровна. — Нам нужно поговорить. — Да. Слушаю, — почему-то напряглась женщина. — Сегодня у нас был детский психолог, проводил урок. Деткам дали задание, нарисовать свой самый желанный подарок под елку.
Вот, посмотрите рисунок Степы, — женщина протянула альбомный листик. Наташа взглянула на творчество сына, и слегка побледнела. На рисунке была изображена нарядная елочка, возле которой стоял высокий, сильный мужчина. Над головой которого, было выведено слегка корявыми буквами «Папа»
Наталья вышла из магазина, и побежала в детский сад за сыном. «Родителям подарки купила, нужно аккуратно выведать у Степашки, что он хочет под елочку» — размышляла молодая женщина. Наташа буквально разрывалась между домом и работой.
Женщина не хотела ущемлять своего сынишку во внимании, старалась дать ему все самое лучшее. Степку она растила одна. С отцом своего ребенка, женщина виделась почти шесть лет назад. Парень отказался от своего еще не рожденного чада.
Больше, Наташа не искала с мужчиной никаких встреч, а сыну, на вопрос: «где мой папа?» — объяснила, что отец на заработках. Степа стоял у окошка выглядывая мать. Увидев женщину, малыш весело помахал ручкой и побежал одеваться.
— Здравствуйте, Наталья Викторовна! — вежливо улыбнулась воспитательница, Нина Александровна. — Нам нужно поговорить. — Да. Слушаю, — почему-то напряглась женщина. — Сегодня у нас был детский психолог, проводил урок. Деткам дали задание, нарисовать свой самый желанный подарок под елку.
Вот, посмотрите рисунок Степы, — женщина протянула альбомный листик. Наташа взглянула на творчество сына, и слегка побледнела. На рисунке была изображена нарядная елочка, возле которой стоял высокий, сильный мужчина. Над головой которого, было выведено слегка корявыми буквами » Папа «. — И что в этом странного? — сдвинула плечами Наташа.
— Он хочет папу в подарок! Вам не кажется это ненормальным? Психолог, просила, чтобы вы поговорили с сыном по поводу его отца, — невозмутимо произнесла воспитательница.
— Расскажите ребёнку правду! — Спасибо, обязательно поговорю! — Наташа взяла сына за ручку, и вышла из группы. — Мама, ты на меня сердишься? — За что? — нежно улыбнулась Наталья. — За папу…
— Нет, миленький. Не сержусь… Весь вечер женщина думала, как сказать сыну правду о том, что у него нет и не будет отца. Наташа корила себя за то, что проявила слабость в ту минуту, когда врала сыну о том, что его папа на длительных заработках.
Так ничего и не придумав, женщина уснула. На следующий день, только она с сыном переступила порог группы в детском саду, как тут же подбежала Нина Александровна. — Доброе утро! Ну что, вы поговорили с сыном по поводу отца? — женщина ехидно ухмыльнулась.
— Не беспокойтесь, у нас все в порядке с папой! Он как раз приезжает на несколько дней к Новому году, — улыбнулась Наташа. Она и сама не знала, зачем наврала воспитательнице, просто ей хотелось, чтобы эта женщина отцепилась от нее и не лезла в личную жизнь.
— Мама! Это правда? Папа приедет? — обрадовался Степашка, услышав разговор. — Да, сынок. Правда… Женщина вышла из детского сада, и только сейчас поняла, что натворила. «Зачем я это сказала? Что мне теперь делать? Степа так обрадовался, я не могу обмануть его надежды».
Наташа села на лавочку в сквере, и расплакалась от безысходности. — Простите, я могу чем-то помочь? Наталья подняла голову, и увидела молодого человека в форме. Мужчина смотрел на нее с жалостью. — Нет, спасибо. Обойдусь без полиции, у меня все в порядке! — женщина отвернулась от незнакомца. «Нигде нельзя посидеть наедине. Вечно все лезут со своей заботой» — разозлилась она. — Простите, — прокашлялся мужчина. — Должен уточнить, что я военный, а не полицейский.
— Боже мой! Да какая разница? Я могу посидеть одна пять минут? — Мне показалось, что вас кто-то обидел. Я не могу смотреть спокойно на женские слезы. Давайте, я угощу вас кофе? Ученые давно доказали, что глоток горячего кофе с шоколадкой, готовы побороть любую депрессию.
— Я так понимаю, что вы просто так не отстанете от меня? — улыбнулась женщина. — Совершенно верно понимаете! Пойдемте в кофейню? Там и поговорим. Наташа послушно поднялась, и последовала за незнакомцем. Она сама не понимала, чем заинтересовал ее этот приятный человек. Может тем, что от него веяло защитой и надежностью? Через полчаса, Наталья с Григорием, весело болтали на различные темы.
Парень оказался прекрасным собеседником: веселым и добрым. Женщине не приходилось скучать ни секунды. — Вот так я и влипла с этим «папой». Что меня, дернуло так сказать? Просто очень хотелось поставить на место эту выскочку воспитательницу. Видели бы вы с каким презрением Нина Александровна смотрит на меня, — закончила свой рассказ Наташа. — Да… Ситуация не из веселых.
Знаете, мне тоже очень не приятно, когда лезут в душу по поводу моей личной жизни. Наталья, мне кажется я могу вам помочь! — неожиданно произнес Гриша. — Как? — удивилась женщина. — Женитесь на мне, что ли? — Ну почему сразу » женитесь» — засмеялся парень.
— Ведь мы можем сыграть роль мужа и жены. Сын ваш успокоится увидев папу, и окружающие так сказать. — Даже не знаю… Эта какая-то авантюра получается… — А врать ребенку, что папа приедет на праздники — это не авантюра? Как вы объясните Степке, что его отец снова не приехал? — Даже не знаю… А вам то это зачем? — поинтересовалась женщина. — Какой интерес? — Понимаете, я прошлый Новый год, провел в полном одиночестве.
Друзей конечно у меня много, но практически у каждого маленькие дети, люди празднуют в узком семейном кругу. Вот и остался один. В этом году хотел, чтобы на дежурство поставили, но уже поздно спохватился. График расписан на месяц вперед. Честно говоря, не хочу оставаться один в новогоднюю ночь, — грустно произнес Григорий.
— А почему к родителям не поедите? Или у вас нет их? — Есть. К ним добираться нужно трое суток туда и обратно сколько же. А мне четверного на дежурство. — Ну если так, то давайте попробуем… Григорий позвонил в дверь в канун нового года, как и условились. Степа с самого утра не отходил от окна выглядывал папу.
Гриша улыбаясь вошел в квартиру и поставив большую сумку. Парень разделся и по-хозяйски прошел в комнату. — Сынок, пойдем подарки разбирать! — подмигнул мальчишке. Мужчина достал их сумки чайный сервиз. — Какой красивый! Это нашей маме? — уточнил Степа. — Правильно, угадал. А это тебе, — Григорий протянул большую коробку с конструктором. — Ура! Мамочка, посмотри! Папа мне конструктор «Лего» привез. Я давно мечтал о нем! — обрадовался малыш. — Не нужно было тратится. Мы ведь не договаривались по поводу таких дорогих подарков! — шепнула позже Наталья.
— Прекратите, мне очень приятно подарить кому-то подарок, хоть раз в году! — улыбнулся мужчина. Весь день женщина провела на кухне, а Степа с «папой» складывали конструктор. Малыш не отходил от него ни на минуту. На следующий день, все вместе пошли на городскую елку, а потом на каток.
Три дня пролетело очень весело и быстро. Пришло время расставаться. Степа мирно спал в кроватке, а Наташа с Григорием стояли молча в прихожей. Оба были без настроения. — Ну, я пошел… — Да. Спасибо тебе большое! — произнесла женщина и замолчала, чтобы не расплакаться.
Гриша вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь, а Наталья присела на тумбочку и тихо расплакалась. Женщина хотела сказать, чтобы он остался, но не посмела. Ведь они изначально условились на три дня. Кто же знал, что за этот короткий промежуток времени, Наташа влюбится в него…
Через минуту раздался звонок в дверь. «Наверное, что-то забыл» — подумала женщина, открывая замок.
— Можно, я останусь? — Гриша опустил голову. — На сколько? Тебе не на роботу завтра? — не поняла женщина. — На всегда… Из комнаты выбежал сонный Степа.
Мальчик бросился Грише на руки и обнял за шею: — Папа, ты снова уезжаешь? — Нет, сынок. Папа больше не уедет. Он останется с нами, — улыбнулась Наташа.
— Ура! Ура! И отведешь меня завтра в детский сад? — Конечно, сынок. Я теперь каждый день буду водить тебя в садик, и забирать, — засмеялся Григорий, обнимая «жену с сыном».
© Милана Лебедьева
P.S. Делитесь этой записью с друзьями!
Источник
Вконтакте
Google+
Одноклассники
Отец — рассказ
Отец Рассказ Лидии Чарской
I.
В этом году особенно оживленным казался сезон в небольшом австрийском курорте близ австро-германской границы. Старожилы курорта не запомнят другого такого громадного стечения публики. Кокотки всех стран и национальностей, дамы общества и приезжие на грязи артистки эффектно пестрили широкую и прямую, как стрела, аллею Изабеллы. С утра до вечера то в одной части парка, то в другой гремела музыка. Красиво выделялись в зелени каштанов и пихт, на белых стенах ротонд, под кровлями которых приютились источники, голубые, белые и черные мундиры офицеров гвардейских полков, квартировавших тут же поблизости, в десяти верстах от курорта, в старинном городе, сохранившем до сих пор свой средневековый стиль и развалины замка Валленштейн. Веселая болтовня, флирт на всех языках и среди смешанных национальностей, постоянная смена туалетов, нестерпимый аромат бархатистых маленьких австрийских роз, продаваемых тут же в киосках, и опять музыка, специфически опереточная музыка курортов, доводящая до бешенства однообразием своих мотивов.
Семья Ремизовых лечилась усердно. Старик-отец, полковник в отставке, аккуратно по два раза в день пил свое Salzquelle (Соляной источник) и долго потом шагал, измеряя длинную аллею Изабеллы. Maman Ремизова брала грязевые ванны после какой-то женской затяжной болезни, грозившей перейти, по приговору докторов, в хроническую, если бы она пренебрегла, паче чаяния, их советами посетить Энские грязи в Австрии, «самые сильные грязи мира». Брала такие же ванны от катара желудка и юная Маруся, пятнадцатилетний подросток и младший член семьи Ремизовых, благо баденские грязи лечили и катар желудка, как лечили и геморрой полковника Павла Федоровича, и женскую болезнь полковницы Наталии Семеновны.
Изо всей семьи не лечилась одна только Нина. Смуглая, темноглазая красавица, с насмешливой улыбкой и горделивым поворотом изящной головки, с профилем камеи и смуглым лицом, она производила на первый взгляд впечатление креолки. От бабушки-цыганки достались ей эти черные страстные глаза, эти чувственные алые губы и трепещущие ноздри очаровательнейшего в мире носа «Die shЖne Russin» (Русская красавица) прозвали ее австрийские офицеры, толпой следовавшие за ней по аллее Изабеллы в часы «восприятия вод».
Нечего и говорить, что Нина Ремизова своей внешностью и костюмами, выписанными из Парижа (отставной полковник имел большое имение в черноземной полосе России, дававшее прекрасный доход), считалась самой интересной барышней курорта. Она получила первый приз за красоту на пресловутом кур-фесте, не говоря уже о других наглядных доказательствах в виде десятков присылаемых ей каждое утро букетов роз от тайных и явных её поклонников.
Впрочем последние далеко не могли похвастать успехом у «ShЖne Russin» Нина хотя и танцевала очень охотно со всей курортной молодежью по субботам на «Tanz-reunion» (Танцевальных вечерах) в здании курзала (Kursaal — помещение клубного типа на курортах, предназначенное для концертов, лекций, выставок и др) и выслушивала ей однообразные вздохи на неизбежных утренних и вечерних «водных» прогулках по главной аллее под звуки оркестра, добросовестно отмахивавшего модные номера из оперетты «Граф Люксембург» или «Разведенная жена», но тем не менее никто из этой разноплеменной толпы не мог овладеть сердцем хорошенькой русской, пока на горизонте курортной жизни или, вернее сказать, курортного прозябания, не появился Карл Фридрих фон Шульц.
II.
Никогда в жизни Нина Ремизова не забудет этого вечера.
Было восемь часов. Алое пламя заката уже начинало золотить июльскую природу запада. Зловеще кровавой стала листва на каштанах, и пламенный диск солнца, медленно умирая, погружался в их вершины.
На Изабелла променаде гремела музыка. Немки, австриячки, польки, американки, русские, еврейки, японки и испанки, словом, женщины всех национальностей, стараясь затмить друг друга туалетами, или носились, быстрые, как лани, или выступали, величаво медлительные, по главной аллее с неизменными кружками и трубочками для воды у рта. Офицеры, денди, спортсмены, учащаяся молодежь, рантье, артисты—все это, забыв свой возраст, немощи и болезни, устремлялось взорами навстречу и вслед снующей взад и вперед пестрой толпе женщин. Старые дамы лорнировали молодежь со скамеек, расставленных вдоль аллеи.
Нина Ремизова, как и всегда, эффектно одетая во все белое, в белой же, с дорогим эсприсултаном, шляпе, стоившей колоссальных денег, кокетливо придерживая двумя пальчиками стеклянную трубку, цедила сквозь нее чуть подогретую воду источника, слушая и не слушая в одно и то же время щедро расточаемые ей двумя австрийскими офицерами комплименты. Маленькие ножки Нины, обутые в щегольские парижские ботинки, упруго ступали по крепкому гравию аллеи. Смуглое лицо девушки с горячим цыганским румянцем и громадными черными, как крупные агаты, глазами улыбалось, сияя всей прелестью своей двадцатилетней свежести и красоты. Ее забавляли и тешили почтительные ухаживания лейтенантов фон Штейна и фон Кноба, двух красивых малых, любимцев и баловней всех курортных дам. Нина избалованная постоянным успехом, прекрасно сознающая все свое обаяние, отмечала, не без тайного удовольствия, косые злобные и завистливые взгляды тех дам и барышень от которых фон Штейн и фон Кноб совершенно «отпали» в первый же день её появления в курорте. А оба австрийское юноши, в форме одного из лучших гвардейских полков старой Австрии, еще не двинутых к границам Сербии, наперерыв изощрялись пред ней в комплиментах и восхвалениях её воистину редкой красоты.
Внезапно Нина почувствовала неловкость от чьего-то пристального взгляда, который сама она еще не успела перехватить.
Там, где в зареве кровавого заката, купаясь в лучах рубинового солнца, находилась будка продавщицы цветов, там спиной к прилавку и лицом, обращенным к ней, Нине, стоял молодой человек, безукоризненно одетый, с изящной панамой на голове. Минуя лицо незнакомца, его светлую, рыжевато-белокурые усы, его правильный, несколько хищный нос и надменно сложенные губы, Нина взглянула в его глаза, притягивающие ее взглядом, и долго-долго не могла оторваться от них.
Смело, почти дерзко, чуть насмешливо-вызывающе смотрели они в самую глубину, казалось, широко раскрытых зрачков девушки и как будто что-то спрашивали, будто требовали, что-то приказывали этим смущенным девичьим глазам. Тем же долгим взглядом они окинули высокую, величавую, несколько крупную и полную для такой молодой девушки фигуру Нины, скользнули по маленькой, изящной ножке и снова остановились дерзко и хищно на пунцовых чувственных губках, как бы целуя их одним этим взглядом, наглым и восхищенным в одно и то же время.
Нина, привыкшая к проявлению самого робкого, самого почтительного обожания со стороны своих поклонников, привыкшая царить над ними, даже несколько третировать их, — теперь, под этим дерзко направленным на нее хищным взглядом, вспыхнула и растерялась.
— Кто это? — оправившись через минуту, обратилась она к своим спутникам по-немецки, когда ларек с розами и дерзким незнакомцем, фиксировавшим ее, остался позади.
Оба лейтенанта — и фон Штейн, и фон Кноб — вскинули на девушку ревниво-испуганными взглядами и оба наперерыв стали объяснять ей все, что знали про незнакомца.
— Этот рыжий? Ну, он во всяком случае не представляет собой ничего особенного. Маленький немецкий офицерик, пограничной стражи, кажется, или железнодорожного батальона… Да. Наверное не умеем вам сказать. Эту физиономию встречали, и не однажды, и в прошлый лечебный сезон здесь, в курорте. Ну, да, маленький лейтенант, из Кенигсберга, кажется, очевидно страдающий манией величия судя по его манере держаться. Не правда ли, фрейлейн?
— Может быть. Но этот ваш маленький лейтенант одевается и держится, как королевский принц,—не без некоторой ей самой непонятной досады бросила Нина и, чтобы не встречать больше дерзко направленного на нее взгляда незнакомца к великому смятении своих огорченных кавалеров, раньше положенного времени ушла к себе в гостиницу.
III.
Пестрая гирлянда разноцветных фонариков опоясывала Курпарк (парк. Призрачно волшебными казались пронизанные их огнями старые каштаны. Каждый листик чудился призрачно-кружевым, весь пронизанный эффектным светом или ало-розовым, как кровавый рубин или зеленым, похожим на лучезарный изумруд, и палевым, мертвенно-спокойным, но едва ли не самым красивым.
Гремела музыка в круглой ротонде. Млел и таял в вечернем воздухе то нежно-задумчивый, то страстно-встревоженный вальс. В курзале носились пары. Эффектные наряды курортных гостей перемешивались с блестящими цветными мундирами гвардейских офицеров и элегантными фраками штатских танцоров.
Затмевая всех присутствующих в зале женщин красотой и изяществом своего нарядного костюма, Нина Ремизова носилась в танце, мерцая черными цыганскими глазами, горя румянцем смуглых щек, улыбаясь влажными чувственными губами.
Фон Штейн и фон Кноб, потерявшие от восторга головы, метались, как угорелые, по залу, не сводя взора с красавицы Нины, вальсировавшей в объятьях то одного, то другого кавалера.
В последних, конечно, у неё, не было недостатка. Очереди на каждый её тур вальса ожидали целые вереницы военной и штатской молодежи. Даже Маруся Ремизова—худенькая, анемичная, с нездоровым цветом лица Маруся — не присаживалась на целый вечер, благодаря бальной протекши её красавицы-сестры.
Павел Федорович и Наталья Семеновна с умилением поглядывая на обеих дочерей, порхавших, как бабочки, посреди зала. Их родительские сердца не делали никакой разницы между богато одаренной природой красавицей Ниной и едва ли не дурнушкой Марусей. Обе девушки были одинаково дороги им.
Пролетая мимо сидевших в уютном уголке зала отца и матери, Нина посылала им всякий раз ласковую, счастливую улыбку. Ах, ей так хорошо и приятно было нынче! Приятно было сознавать себя такой свежей, обаятельной и прекрасной, возбуждающей всеобщий восторг мужчин и зависть всего дамского элемента, присутствовавшего на вечере!
Вдруг, вальсируя с фон Кнобом, девушка вспыхнула, изменилась в лиц, потом побледнела сразу. Два острые, пронизывающие глаза следили за ней, за каждым её движением, за каждым поворотом головы.
— Фон Шульц! — помимо собственной воли прошептали пунцовые губы Нины, и она как-то сразу отяжелела на руках вальсировавшего с ней офицера.
С того вечера, когда впервые дерзкие взоры незнакомца впились в её лицо на длинной аллее Изабеллы, мысли Нины то и дело возвращались к этому человеку с золотисто-рыжими волосами, с горделивым, значительным профилем, со всей его осанкой коронованной особы. По вечерам, укладываясь в буржуазную, широкую, с мягкой периной, служащей одеялом, специфическую австрийскую постель, Нина, не переставая, думала о дерзких глазах и величавом профиле фон Шульца. На утренних и вечерних прогулках во время питья вод она, сама того не замечая, ждала встреч с ним, с его дерзко ищущим взглядом, и вся загоралась, чувствуя на своем лице этот откровенно восхищенный и вместе с тем чего-то властно домогающийся взгляд.
Со дня первой их встречи у киоска с розами прошла уже неделя. И, сама не постигая своего настроения, волнуясь и сердясь на свой «каприз», как называла свое настроение девушка, Нина ждала субботы с её танцевальным вечером, на котором она смутно надеялась познакомиться с фон Шульцем.
И все-таки появление его, такого элегантно-стройного и красивого, в идеально сшитом фраке, заставило ее радостно смутиться и покраснеть.
«Сейчас, сейчас, — тревожно выбивало её сердце, — сейчас он подойдет, пригласит, заговорит со мной, сейчас я услышу его голос, увижу близко-близко это красивое лицо, эти глаза этот гордый профиль».
И, опустившись на стул после танца, Нина замерла в ожидании.
Как-то быстро и стремительно совершилось все последующее.
Получасом позднее фон Шульц и Нина Ремизова очутились в феерическом кругу лампионов, в центре замкнутой цепи электрических фонарей. Кроваво-алые, изумрудно-зеленые и мертвенно-желтые огни иллюминации ласкали их взоры. Догорала в вечернем воздухе изнеженно-капризная мелодия вальса, и, пронизанные светом, стройные, ажурные, молчали каштаны.
Фон Шульц и Нина опустились на скамью под ветви огромного дерева. Говорил фон Шульц; Нина слушала… Слушала с упоением эти бархатные звуки в самые недра души казалось, вливающегося голоса.
— Милая девушка, — говорил фон Шульц, и его глаза обдавали Нину страстным, нежащим взором. — Милая девушка, вы верите в предопределение? Я бесспорно верил и знал всю свою жизнь, знал, что встречу когда-нибудь вас… Да, именно вас, такую, как вы, с лицом и телом гурии, которая не снилась самому Магомету, с величавостью королевы. Я знал, что вы, именно вы, прекрасная, гордая русская, возьмете мое сердце и увезете его в свою холодную страну. Как видите, я не боюсь показаться ни смешным, ни сантиментальным и говорю вам о своей любви в первый же вечер нашего знакомства. Но разве и без этих слов вы не поняли её? Не поняли, что я уже принадлежал вам весь безраздельно с того момента, когда впервые увидел вас у киоска с розами там, в аллее Изабеллы, такую гордую, прекрасную, торжествующую в ореоле всеобщего поклонения и восторга? Тогда же я сказал себе: «Карл, берегись! Эта девушка будет трагедией твоей жизни. Она погубит тебя». Нет, нет, не возражайте, это так, эта любовь убьет меня. Что такое я в сравнении с вами, с вашей божественной красотой? Маленький, бедный офицер. Все мое богатство — в моем чувстве, и, если оно хоть немного радует вас, я сочту себя самым счастливым человеком в мире.
Лампионы отливали рубином, изумрудом и золотом. Скромно уступая им в блеске, таинственно мерцал в облаках молодой месяц. Все раздражительнее, все страстнее звучала мелодия вальса, отдаваясь в трепещущем сердце Нины. Ей хотелось бесконечно верить в страстную искренность фон Шульца, забыть весь мир и унестись в царство причудливых грез.
Нина не узнавала себя. Куда девались её обычная находчивость, остроумие, смелость и даже некоторая насмешливая снисходительность в отношении всех её поклонников-искателей. Здесь, с фон Шульцем, о них не было и помина. Робкой девочкой, влюбленной и застенчивой, чувствовала она себя около этого человека, так неожиданно и властно захватившего все её существо.
И нимало не удивилась Нина, когда твердые и горячие губы фон Шульца коснулись её губ. Её дрогнувший ротик беспомощно уступил им и, вся сгорая от стыда и страсти, она поцеловала этого незнакомого ей, но странно дорогого человека.
IV.
Все последующее было до ужаса шаблонно и трафаретно. Фон Шульца представили Ремизовым, и он стал бывать у них почти ежедневно. И полковник, и особенно Наталья Семеновна почувствовали самую теплую симпатию к молодому офицеру. Анемичная Маруся тотчас же влюбилась в него со всем пылом своего пятнадцатилетнего сердца, как год тому назад влюбилась в дьякона гимназической церкви, а еще два года пред этим — в учителя русской словесности. Фон Шульц завербовал себе право быть постоянным спутником Нины Ремизовой.
Нечего и говорить, что фон Кноб, фон Штейн, а также и все другие «фоны» испарились, как облако, едва лишь девушка стала появляться в обществе молодого немецкого офицера, умевшего, кстати сказать, с неподражаемым кашэ носить штатское платье.
Но сама Нина даже и не заметила исчезновения своих пылких поклонников. Всех вместе и каждого в отдельности заменил ей этот человек с дерзкими голубыми глазами и горделивым профилем. Весь мир сосредоточился теперь для Нины в нем одном. Длинные, бесконечно длинные прогулки рука об руку с ним; дальние, укромные уголки парка и эти его поцелуи, зажигавшие всю её кровь.
Одно только смущало Нину: при всей своей страстной любви к ней фон Шульц и не думал заикаться о браке. Правда, они были люди различных наций и рас, подданные двух различных государств, но это не могло, казалось, иметь какое бы то ни было значение пред стихийной силой любви молодых людей.
Так думала Нина, так думали и её родители, гостеприимно принимавшие у себя фон Шульца и со стесненным сердцем готовые уже дать согласие на брак Нины с иностранцем, имея прежде всего в виду счастье обожаемой дочери.
Но фон Шульц все еще медлил с официальным предложением. Он, казалось, забыл все у маленьких ног Нины, не видя и не замечая того, чем шумела теперь и волновалась наравне со всем прочим миром жизнь курортного городка.
А волноваться и кипеть было чем бесспорно. Прошла целая вереница потрясающих событий в последние дни: сараевское убийство, ультиматум и объявление войны Сербии Австрией, вмешательство России, бомбардировка Белграда, напряженное состояние двух ближайших европейских соседок и слухи о новой войне.
И вот грянуло небесным громом последнее известие. Менее всего Нина ожидала этого, менее всех, может быть, была приготовлена к нему. Была наконец объявлена Германией, изо всех сил поддерживающей Австрию, война России, и курортная публика, охваченная паникой, стала спешно покидать австрийский курорт.
V.
— О, какой ужас!
Наталья Семеновна, красная, потная, со сбившимся на бок тюрбаном прически, охала и ахала в уголку только что занятого купе. В это купе, помимо них, набилось еще с полдесятка других русских, бежавших из курорта. Полковник и обе дочери Ремизовых были тут же.
Из курорта они выбрались кое-как, несмотря на сумятицу и волнение, оставив в Австрии половину багажа и с трудом добравшись до Ангальтского вокзала в Берлине. Здесь, при проезде к другому вокзалу, им пришлось быть свидетелями антирусских демонстраций. Обычно тихие и спокойные берлинцы, теперь словно преобразились; то и дело дефилировали с национальными германскими флагами и портретами Вильгельма воинственно настроенные манифестанты. Крики «Хох, хох» кайзеру Вильгельму, «хох» славной германской армии и народу не прерывались. Очень скоро они смешались с другими: «Долой Россию! Долой русских! Да здравствует Германия! Да здравствует непобедимый кайзер Вильгельм!»
Ремизовы в закрытом автомобиле пробрались на вокзал. Но и там они не могли чувствовать себя в безопасности, потому что толпа манифестантов провожала запасных и неистовствовала и здесь не менее, нежели на улицах.
Наконец, после долгих пререканий, умаливаний станционного начальства, Ремизовых впустили, вместе с полудесятком других счастливцев и счастливиц, в душный вагон.
— Вы — русские? — заглянув сюда, спросил без тени враждебности какой-то тип из станционного начальства и, не дожидаясь ответа, быстро-быстро стал забрасывать их словами: — куда вы едете? Ваша граница уже занята нашими доблестными войсками. Вержболово взято… Ковно взято… Варшава взята… Наша армия подвигается к Москве, к сердцу России… Вам не для чего ехать теперь.
Наталья Семеновна помертвела при этих словах. Не мог не смутиться и полковник. Маруся застыла с растерянными глазами и испуганным лицом, готовая разрыдаться.
— Мамочка… Папа… Да что же это?
И вдруг Павел Федорович побагровел и затопал ногами, наступая на чрезмерно фантазировавшего немца.
— Что? Как вы смели сказать, что Варшава взята, что ваши уже под Москвой? Да знаете ли вы, что за это, за это…
— Потише, потише! — в свою очередь загорячился немец. — Да знаете ли вы, что я сам могу вас…
Но немцу не пришлось докончить. Ремизовы бросились занимать места вместе с хлынувшей в купе остальной публикой. Всегда пунктуальное немецкое железнодорожное сообщение нельзя было узнать. Охваченная страхом за свою свободу, боясь остаться в плену у немцев, публика чуть ли не с боя брала места. Вагонная прислуга растерялась. Пассажирские поезда опаздывали, а многие вовсе не шли, отданные в распоряжение войска. И, только по выезде из Берлина и его бесконечных предместий, измученным путешественникам показалось, что их дело отъезда с вражеской территории налажено в конце концов.
Монотонно-мерно выстукивали свою однообразную мелодию колеса поезда. Последний подвигался нынче вперед с далеко не свойственной немецким поездам медленностью.
Под мерное постукивание колес Нина совершенно потеряла представление о действительности и погрузилась вся с головой в свои мысли.
Только два дня тому назад она узнала об объявлении германцами войны, а сколько уже произошло перемен, ужасных перемен с тех пор в её личной жизни! Её красивый, тонкий, как аромат неведомого цветка, роман кончился, грубо оборванный на полуфразе. В день объявления войны фон Шульц исчез, не сказав ни слова ей, Нине. Её сердце, сочившееся кровью, посылало ему вдогонку тысячу упреков, обвинений, угроз. Но что значили её упреки, обвинения, угрозы и обида теперь, когда его не было с ней? Его не было, он ушел, но чувство к нему осталось, злое и страстное, гневное и нежное в одно и то же время, но безусловно большое, громадное. Если бы фон Шульц снова очутился подле неё, Нина простила бы ему, кажется, и этот вероломный отъезд, и всю его жестокость по отношению к ней, полюбившей его этой громадной любовью.
Но сердце, маленькое кровавое, израненное сердечко девушки говорило за то, что Карл фон Шульц исчез навсегда из её жизни.
VI.
С трудом, уже за час до большой остановки у крупного немецкого центра, удалось задремать, но сквозь сон, чуткий и мятежный, Нина слышала, как две еврейки из Вильны вполголоса разговаривали с её родителями.
— Мы еще счастливы, — говорила одна из них, постарше — нам все же удалось вырваться вовремя и найти место в поезде. Но что будет потом — одному Богу известно.
— Что будет? Да весьма понятно: всех запоздавших выбраться объявят военнопленными и отправляет в глубь Германии, — подхватила другая, помоложе.
— Ну, этого быть не может! Во-первых, между путешественниками преобладают женщины и дети. Какие же они военнопленные, скажите на милость! — рассердился полковник Ремизов,
— Ах, разве для «этих» существуют какие-нибудь законы! — вмешалась в разговор пожилая дама из Петербурга.
— Папочка, а если нас действительно не пропустят через границу? — теребя отца за руку, с испуганными глазами шепнула Маруся.
— Вздор! Пустое! Ерунда! Как сюда ехали, так и домой вернемся! — горячился Павел Федорович.
— Н-да! Удружили колбасники, не чего сказать! — произнес чей-то насмешливо звучащий голос.
Нина слушала все это в полусне, полусознании действительности. Дремотное состояние сковывало тело, обволакивало мозг, наливало свинцом отяжелевшие веки, три последние ночи совершенно не видевшие сна. Но сейчас он подкрался незримыми шагами, обвил усталую голову девушки и предстал пред ней в образе Карла фон Шульца. Нина снова увидела дерзкие голубые глаза, горделивый профиль, величественную фигуру. Блаженной радостью загорелось сердце. Остро и пламенно ощущался прилив счастья всем существом, всеми нервами девушки.
«Карл! Ты здесь? Ты вернулся? О, я знала, что ты вернешься, что ты снова придешь! — стучало во сне маленькое сердце, готовое все простить, забыть и раскрытое для новых радостей любви.
А колеса поезда все шумели однообразно и настойчиво-упорно, точно выполняя какую-то тяжелую и многотрудную работу. И красивое смуглое лицо Нины, озаренное счастьём, блаженно улыбалось во сне.
VII.
— Ни с места!
Нина открыла глаза и оглянулась вокруг себя тем детски-испуганным взглядом, который бывает у человека после сладкого и неожиданно грубо прерванного сна.
Колеса не выстукивали больше своей однообразной мелодии; поезд не двигался. На пороге купе стоял солдат с ружьем. За ним виднелись другой, третий. В коридоре, за дверью, словно прикованные к месту, толпились такие же вооруженные фигуры.
И вот брякнули шпоры, и в купе вошли два офицера.
— Ваши паспорта, господа! Вы — русские? Да? Едете к себе на границу? Невозможно! Вы останетесь здесь! — бросая веско и отрывисто каждое слово, сказал офицер постарше, с бесстрастно-каменным лицом.
— То есть как это? Невозможно! — послышались отовсюду взволнованные голоса.
— Очень просто, — продолжал офицер по-немецки: — на границе не сегодня-завтра произойдет большой бой и… Ваши паспорта! — неожиданно обрывая самого себя на полуфразе и сдвигая брови, произнес он еще более сурово, как будто уже раскаиваясь в своем многословии пред этим русским «стадом свиней», как мысленно окрестил пруссак путешественников. Затем рука в белой перчатке протянулась к окну и резкий голос прогудел на весь вагон: — В окна не смотреть! Спустить занавески! За всякую попытку выглядывать из окна я прикажу расстреливать…
Едва только успели отзвучать эти слова, как в вагоне поднялось неописуемое волнение. Послышались негодующие возгласы мужчин, истерические вопли женщин, плач детей и подростков.
В купе, где сидели Ремизовы, две еврейки, старая дама и молоденькая девушка со своим стариком-отцом, все заговорили сразу, возмущенные, протестующие. Даже Нина вышла из той апатии, и смотрела теперь то на мать, то на отца вопрошающими, измученными глазами. Маруся горько плакала, уткнувшись лицом в плечо полковника.
И вдруг, покрывая на секунду плач и вопли, где-то близко, совсем близко в коридоре вагона прогремел револьверный выстрел.
Офицер, стоявший в дверях, отпрянул за порог купе, пошептался с кем-то и, снова повернув равнодушное лицо в сторону обезумевших от страха пассажиров, грубо произнес:
— Выходите! Вас будут осматривать. Получено известие, что в числе русских находятся шпионы, — и, не слушая протестов полковника Ремизова и другого пассажира, старика, ехавшего с дочерью, он продолжал тем же повелительным тоном:
— Выходите! Выходите! И все марш на станцию! Там будет происходить осмотр.
VIII.
В большой угрюмой комнате, где пахло дурными, дешевыми сигарами, путешественников ждали солдаты с заряженными ружьями наготове.
— Раздевайтесь, — скомандовал приведший путешественников офицер, предварительно отобрав паспорта у каждого.
Публики в ревизионную набралось со всего поезда огромное количество. Она заполнила все коридоры и проходы здания, оцепленного солдатами.
— В ревизионную входить по десяти, не больше! — снова скомандовал офицер.
— Нас будут расстреливать! — выкрикнул истерический женский голос, и кто-то исступленно зарыдал.
Но то, что произошло вслед за этим, едва ли показалось для многих лучше и отраднее всякого расстрела. Грубые солдатские руки бесцеремонно обшаривали мужчин и женщин, срывая платья, не слушая протестов, рыданий, мольбы, не считаясь со стыдливостью и смущением молодых и старых. Молодых женщин и девушек обыскивали с особенным усердием; когда же путешественники-мужчины вступились за своих дам, на них молча, но тем не менее красноречиво направили дула ружей.
Дрожа всем телом от волнения и негодования, Нина ждала своей очереди, стоя между матерью и отцом. На втором лица не было в эти минуты. Мертвенная, синеватая бледность покрывала щеки полковника. Павел Федорович конвульсивно сжимал кулаки в припадке бессильного бешенства. Пред ними прошло уже несколько десятков мужчин и женщин с пылающими лицами, в беспорядочно, наскоро набросанных одеждах. Ремизов видел то, что видели и другие: возмущенные, негодующие лица мужчин, убитые стыдом и ужасом лица женщин и девушек. Там, за глухой стеной солдатских спин, происходила возмутительная оргия варварского самоуправства, подлой расправы, издевательства сильного над слабым. Полковник слышал крики, вопли, рыдания и мольбы женщин и девушек, оскорбленных в своей стыдливости, и кровь закипела у него в жилах. Сильнее сжимались кулаки и губы прыгали от волнения, произнося угрозы.
— Полковник Ремизов с семьей, жена и две дочери! — держа высоко над головой заграничный паспорт Павла Федоровича и перевирая немецким произношением русскую фамилию, крикнул, появляясь из «ревизионной», прусский офицер.
В тот же миг радостный крик, вырвавшийся из самых глубин девичьей души, прозвучал под сводами немецкого здания.
— Карл! Наконец-то! Спасите нас! — кричала, Нина, пробираясь в толпе к стоявшему на пороге ревизионной пруссаку.
Она не ошиблась, зрение не обмануло ее: офицер, стоявший на пороге, был действительно Карл Фридрих фон Шульц.
Ремизовы бросились к нему.
— Господин Шульц! Господин Шульц!.. — в каком-то радостном самозабвении повторяла Наталья Семеновна, и ужас, горевший до этой минуты в её глазах, сменился выражением надежды. — Мсье Шульц, вы пришли вовремя. И какое счастье, что именно вы, а не чужие, незнакомые, будете осматривать нас! Да и надо ли осматривать? У нас ничего нет предосудительного… деньги, золотые вещи — и только.
Старая женщина пролепетала все это по-немецки, с беспомощной радостью и надеждой малого дитяти, отразившейся на её лице. Она была счастлива тем, что нашла наконец знакомого среди этой банды, который не позволит конечно подвергнуть их грубому осмотру — ее, старуху, и, главное, её юных дочерей, и заступится за них, Полковник тоже подошел к Шульцу и произнес веско, значительно:
— Надеюсь, что вы, лейтенант, поступите, как джентльмен, и не допустите осмотра моих дам, не правда ли?
— Да, да, мсье Карл, отпустите нас! — прошептала и Нина, и два черные, девичьи глаза теперь впились в лицо офицера с застенчивой, робкой мольбой. — Вы это сделаете для меня? Вы должны сделать!
С секунду длилась пауза.
— Здесь всякие счеты и поблажки личным знакомым должны кончиться, — прозвучал наконец холодный, бесстрастный голос, и голубые глаза немца впились хищным взглядом в прелестное смуглое личико. — Вы видите сейчас во мне только слугу моего императора, обязанного свято выполнить долг. Единственно, что я могу для вас сделать, — это то, что произведу осмотр самолично, — и он указал девушке на порог ревизионной комнаты.
Когда Нина с пылающим лицом, но с гордо поднятыми глазами стояла полураздетой пред кучкой немецких офицеров и солдат, а за ней отчаянно рыдала Маруся, обхватив шею матери, едва державшейся от волнения на ногах, полковник Павел Федорович выдвинулся вперед. Он вытребовал себе право находится подле жены и дочерей во все время производимого осмотра и сейчас горящими глазами следил за каждым движением фон Шульца, который, при помощи солдата, обыскивал Нину.
Верхний жакет и блузка были сняты со старшей дочери Ремизова и отложены в сторону. Нина оставалась теперь в одном только белоснежном девичьем лифчике с широкой лентой и кружевами. Её обнаженные смуглые плечи и точеная шея вполне созревшей молодой красавицы пылали не меньшим румянцем, нежели лицо.
И вот полковник Ремизов заметил, как рука фон Шульца, обыскивавшая до этой минуты карманы девушки, неожиданно протянулась к Нине, к её смуглым точеным плечам и скользнула быстрым, неуловимым движением от одного к другому. Ноздри пруссака раздувались, а хищные, дерзкие глаза с грязным, похотливым выражением впились в лицо девушки. Полковник увидел беспомощно растерянный взгляд дочери, полный невыразимого стыда, ужаса и отвращения, увидел побелевшие, дрогнувшие губы Нины, услышал её тихое отчаянное «а…» — и, рванувшись вперед, в одну секунду очутился пред Шульцем.
— Подлец! Так-то ты исполняешь волю твоего императора! — диким голосом прогремел Ремизов, и в тот же миг звонкая пощечина огласила своды ревизионной.
Фон Шульц побледнел, потом сразу же побагровел всем лицом, перекосившимся судорогой бешенства. Секунду длилось замешательство, одну только секунду, а затем со сверкающими бешеным огнем глазами пруссак поднял револьвер и в упор выстрелил в полковника.
Ремизов упал, обливаясь кровью.
12 рассказов Чехова об отцах и воспитании
«В детстве у меня не было детства», — эта известная фраза, которой охарактеризовал Антон Павлович Чехов годы своего взросления, во многом объясняет, откуда в его рассказах довольно часто возникает тема взаимоотношений отцов и детей. Отец великого писателя воспитывал детей деспотично и строго. Лучшие качества он пытался привить им насильно. И размышления об отцовском воспитании, о бесценных и неповторимых впечатлениях детства, о непонимании между взрослым и ребенком стали одной из тем творчества Чехова.
Вслед за своим героем мальчиком Гришей, двух лет и восьми месяцев от роду, который считает, что «папа – личность в высшей степени загадочная», Чехов задается в своих рассказах вопросом: «для чего существует папа»? Каким он должен быть, что должен делать?
В записных книжках Чехова есть фраза: «Жуйте как следует, – говорил отец. И жевали хорошо, и гуляли по два часа в сутки, и умывались холодной водой, всё же вышли несчастные, бездарные люди». Как правильно заботиться и воспитывать ребенка, чтобы он ни в настоящем, ни в будущем не чувствовал себя несчастным?..
Эти вопросы были и остаются актуальными. Герои Чехова жили почти полтора столетия назад, но черты их живы и узнаваемы и сегодня. Кто-то из чеховских отцов жесток, другие — невежественны, третьи — слишком мягки и слабовольны… Истории, увиденные и запечатленные писателем в конце XIX века, происходят и в нашем XXI веке.
«Батя» выбрал двенадцать рассказов Антона Павловича Чехова об отцах и о воспитании.
«Папаша», 1880 г.
Пятнадцатилетнего двоечника не допускают к экзаменам, и его папаша отправляется к учителю арифметики, чтобы уговорами, взяткой или навязчивостью вытребовать у него исправления двойки на тройку. Чехов описывает бесцеремонного и самоуверенного отца, который, делая медвежью услугу своему великовозрастному необразованному сыну, уверен, что блестяще выполняет свои родительские обязанности.
«Устрицы», 1884 г.
Совершенно противоположный образ создан Чеховым в рассказе «Устрицы». Нищий отец с сыном, который почти уже в беспамятстве от голода, пытается просить милостыню на улице. Обессиленный ребенок начинает бредить, и его бред забавляет богатых прохожих. Ради развлечения они покупают ребенку устрицы и со смехом наблюдают, как он их ест. Но даже в этой унизительной ситуации отец не находит для себя возможным попросить у этих сытых и довольных людей денег хотя бы в долг.
«Не в духе», 1884 г.
Рассказ этот можно было бы назвать юмористическим, тем более что невежество героя вызывает невольную улыбку, если бы суть его не была такой горькой. Не выдержав неприятное чувство в себе, желая «излить на чем-нибудь свое горе» от проигрыша в карты, отец зовет сына: «Ваня! Иди, я тебя высеку за то, что ты вчера стекло разбил!»
А ведь согласитесь, нередко дети получают именно за то, что что-то не ладится у их родителей…
«Отец семейства», 1885 г.
Проснувшись в «необычайно пасмурном настроении» (обычно после попойки или проигрыша в карты), герой рассказа всем недоволен, поучает своих домашних, обзывает семилетнего сына «скотиной»… Он видит себя правдорубом, но, как метко отмечает его супруга, «горькие истины он говорит только когда болит печень». Внутреннее свое неустройство отец семейства выплескивает на окружающих, а на следующий день, проснувшись в отличном настроении, даже не замечает и не помнит, как обидел их накануне.
«Кто виноват?», 1886 г.
Это рассказ не про отца, а про дядю, но в нем очень наглядно показан распространенный метод воспитания, приучения к прекрасному и его результаты.
Котенок, которому суждено было стать мышеловом, в результате обучения его этому занятию, даже уже став взрослым, боится мышей и малодушно бежит от них. «Иногда и я чувствую себя в смешном положении бегущего кота, — признается лирический герой рассказа. – Подобно котенку, в свое время имел я честь учиться у дядюшки латинскому языку. Теперь, когда мне приходится видеть какое-нибудь произведение классической древности, то вместо того, чтоб жадно восторгаться, я бледнею, волосы мои становятся дыбом, и, подобно коту, я ударяюсь в постыдное бегство».
«Событие», 1886 г.
В жизни каждого ребенка наступает такой момент, когда он сталкивается с жестокостью. Наступил он и у героев рассказа – четырехлетней Нины и шестилетнего Вани. В их доме произошло событие, которое затмевает для детей все вокруг, – у кошки родились котята. Но когда с котятами случается несчастье, все взрослые, включая отца, который почему-то с самого начала не разделял восторг дочери и сына по поводу слепых пушистых комочков, остаются безучастными к детскому горю. Более того, отец смеется. И возможно, главная беда даже не в том, что погибли котята, а в этом равнодушном смехе.
«Житейская мелочь», 1886 г.
Восьмилетний Алеша беседует с сожителем своей мамы, и вдруг, доверившись ему, рассказывает о тайных встречах с отцом, который продолжает любить свою семью даже в отдалении от нее. Мальчик рассказывает и о том непонятном, что говорит ему и сестре отец: «Вы, говорит, несчастные, я несчастный и мама несчастная. Молитесь, говорит, Богу и за себя и за нее». Сожитель матери обещает не рассказывать матери тайну мальчика, но, обидевшись на слова о том, что именно он виновник этих несчастий, как только женщина появляется в дверях, предает Алешу.
Отец в этом чеховском рассказе показан с лучшей стороны: он не забывает детей, как может, пытается объяснить им, что произошло с семьей, призывает их любить мать. Но, находясь в отдалении и лишь тайно встречаясь с ними в кондитерской, он не может защитить их от несправедливости, и его нет рядом, когда дети сталкиваются с ней.
«Накануне поста», 1887 г.
В рассказе очень ярко отображена царящая в доме героев атмосфера безделья и распущенности. Куда важнее для семьи становится соблюдение каких-то глупых традиций, даже вопреки желаниям и возможностям, чем реальная помощь ребенку в учебе и общение с ним. Отец разглагольствует, предается воспоминаниям, читает еще в детстве выученные непонятные латинские стихи, а уроки сына так и остаются несделанными…
«Старый дом», 1887 г.
Это рассказ домовладельца об одной из семей, жившей некогда в его доме. Он описывает отца – порядочного, работящего, способного даже в бедности и духоте дать своим детям покой и мир. Но вот умирает его жена – и все рушится. Пропив пальто сына, отец еще делает попытку остановиться, очнуться, но сил ему не хватает, а своим падением он превращает жизни собственных детей в беспросветное и серое существование.
«Отец», 1887 г.
Интересно, что в том же 1887 году Чеховым был написан и другой рассказ про погрязшего в нищете и пьянстве отца. В нем нетрезвый родитель приходит к взрослому сыну, чтобы в очередной раз попросить денег. Дети героя смогли устроиться в жизни, и пусть они небогаты, но все-таки стоят на ногах. Видя низость и подлость спившегося отца, они стараются относиться к нему с пониманием и жалостью…
Отец то хорохорится и важничает, то просит прощения у детей, кается в своих отцовских ошибках и стыдится своего нынешнего положения. Сын с болью смотрит на это, и, видимо, находит в себе силы за все простить отца.
«Моя жизнь», 1896 г.
Эта небольшая повесть затрагивает многие темы, в том числе, немало страниц в ней посвящено общественно-политическим вопросам. Но также одним из важнейших пластов произведения стали отношения героев с отцом. Вся первая часть посвящена описанию отношений в семье уважаемого в городе архитектора с сыном и дочерью. Возможно, в портрете этого непримиримого, единственного знающего, как нужно жить его детям, родителя можно обнаружить и черты отца писателя.
Описывая жестокого, гордого, неспособного принять даже свою умирающую дочь человека, Чехов пишет о том, что где-то в глубине сердца главного героя повести, несмотря на разрыв, остается сыновняя любовь и трогательное отношение к отцу. К отцу, воспитание которого и уверенность которого в собственной правоте, стали основополагающими звеньями в сломанной судьбе его дочери.
***
Но не все так безнадежно у чеховских отцов. Есть у писателя рассказ, в котором размышления о воспитании детей приобретают другой оттенок.
«Дома», 1887 г.
Не так давно овдовевший отец пытается объяснить своему сыну, что курить нельзя. Прокурор, умеющий четко формулировать свои мысли, доказывать и обличать, оказывается бессилен перед детской непосредственностью. Любовь к сыну не позволяет ему быть жестким. Герой рассказа рассуждает о том, как правильно воспитывать детей, и в конечном итоге находит способ донести до мальчика свое требование на понятном ему языке.
Наивное и смешное, на первый взгляд, «не настоящее средство» оказывается действенней для ребенка, чем любые разумные рассуждения. Может, так и должно быть, думает герой, спускаясь со своего пьедестала взрослости, знаний, правильности, и превращаясь из серьезного господина в просто любящего и любимого отца.